Начало конца или конец начала?
 

«Где начало того конца, которым оканчивается начало?»
Козьма Прутков

— Ну уж это положительно интересно, — трясясь от хохота, проговорил профессор, — что же это у вас, чего не хватишься, ничего нет! — Он перестал хохотать внезапно и, что вполне понятно при душевной болезни, после хохота впал в другую крайность — раздражился и крикнул сурово: — Так, стало быть, так-таки и нету?
М. Булгаков. «Мастер и Маргарита»

Меня попросили кратко, но вместе с тем ясно и популярно рассказать о важной проблеме — будет ли конец у науки?

Не так давно в издательстве «Амфора» вышел бестселлер американского журналиста Джона Хоргана¹. И теперь он обсуждается не только общественностью англоязычных стран, но и научным сообществом России. Книга посвящена вопросу: будет ли конец у науки — как у общественного института в целом, так и у отдельных дисциплин — физики, космологии, эволюционной биологии, социологии, неврологии, нелинейной динамики? Автор — один из ведущих журналистов научно-популярного журнала Scientific American (известного в СССР под названием «В мире науки») — решил написать спорную и субъективную книгу, отказавшись от претензий на журналистскую беспристрастность.

Личный взгляд Хоргана сводится к следующему: «Если ты веришь в науку, то должен признать возможность — даже вероятность — того, что эпоха великих научных открытий закончилась… Дальнейшие исследования не дадут великих открытий или революций, а только малую незначительную отдачу».

Современные ученые родились слишком поздно. Им никогда не превзойти таких достижений, как открытие закона тяготения Ньютона, теория естественного отбора Дарвина и теория относительности Эйнштейна. Современным гигантам мысли остается, по мнению Хоргана, только одна возможность: «заниматься наукой спекулятивного, постмодернистского типа, которую я называю иронической. Ироническая наука напоминает литературную критику в том, что она предлагает точки зрения, мнения, которые, в лучшем случае, являются интересными и не вызывают дальнейших комментариев. Но она не сосредотачивается на истине. Она не может достичь тех эмпирически подтверждаемых сюрпризов, которые заставляют ученых существенно пересматривать базовое описание реальности».

Работа Хоргана — книга о мнениях. Чтобы обосновать свою точку зрения и заручиться авторитетной поддержкой, автор побеседовал со многими известными учеными — математиком Роджером Пенроузом, биологом Бентли Глассом, физиками Лео Кадановым, Шэлдоном Глэшоу, Стивеном Вайнбергом, Андреем Линде, философами Карлом Поппером, Томасом Куном, Паулем Файерабендом, биологом Ричардом Докинзом, «нелинейщиками» Пером Баком, Ильей Пригожиным, Митчеллом Фейгенбаумом. Уже одно это делает книгу любопытной. Автору особенно близки исследователи, разделяющие его пессимизм.

Не буду говорить об очевидных противоречиях. С одной стороны, «На сегодняшний день самым большим барьером для будущего прогресса чистой науки является ее прошлый успех». С другой — наука не оправдала возлагавшихся надежд и поэтому получает все меньшее финансирование и все меньше привлекает молодежь. Хорошо ли идут дела, плохо ли, вывод один — конец близок.

Книга интересная и, безусловно, заслуживает внимания. Хотя мне, воспитанному на блестящих образцах отечественной научно-популярной литературы, в ней многое режет глаз. В одном месте автор признается, что «соврал», в другом, что «поддакивал», в третьем, что «уводил от темы». А когда аргументов не хватает, в ход идут «многозначительные» детали — «измятые джинсы», «лицо кирпичного цвета», «раздраженный голос»… Их обладатели, конечно, не могут высказывать мыслей, заслуживающих доверия…

Советские популяризаторы старались поднять читателя до понимания сложных проблем и тех принципиальных вещей, которыми занимаются ученые. Джон Хорган, напротив, принижает и упрощает и идеи, и их творцов. Кажется, один из героев Альбера Камю советует, как почувствовать себя выше Папы Римского: надо быть просто снисходительнее к Папе и к его мелким слабостям. Наверно, лучше было бы, чтобы автор не пользовался этим немудреным рецептом. Все же не «Московский комсомолец»…

Конец науки. Рациональный подход

«…возможно избегнуть трех одинаково губительных крайностей:
-утопий мечтательности, желающей все постичь одним порывом мысли;
-ревнивой косности, самодовольствующейся обладаемым, и
-кичливого скептицизма, ни на чем не решающегося остановиться».
Д. И. Менделеев

Гораздо более серьезной и рациональной мне представляется аргументация сотрудника Института химической физики им. Н. Н. Семенова РАН О. В. Крылова². В самом деле, была эпоха Великих географических открытий, когда исследователи находили новые материки, страны, моря. Но после того как это было сделано, «открывающая» объекты география закончилась. Хотя это не значит, что в науке, называемой «география», не осталось других задач или что здесь автоматически должен оскудеть поток грантов и аспирантов.

О. В. Крылов рассматривает Нобелевские премии как критерий развития науки. И приведенный им список очень красноречив. В XX веке многие Нобелевские премии были присуждены за действительно великие открытия в физике. Эти открытия и их авторы известны большинству ученых, а не только физикам (см. табл. на стр. 21; 1921–79 гг.).

Иную картину мы видим в последующие годы (там же; 1981–97 гг.). Из семнадцати премий тринадцать было дано группам из двух или трех ученых. Это показывает, что авторство многих работ не может быть приписано одному бесспорному лидеру. И слов в названии премии становится все больше. Пять премий присуждены за методы исследования, две премии, на самом деле, не по физике, а по астрономии. Аналогичным образом дело обстоит и в химии.

О. В. Крылов представляет не только качественные, но и «количественные» соображения. О динамике развития науки он предлагает судить лишь по самым важным публикациям, которые сообщают об открытиях и достижениях, затем попадающих в учебники и энциклопедии. Анализ, с этой точки зрения, химической энциклопедии, изданной в 1988–98 гг., показал, что число открытий в химии непрерывно росло, достигнув максимума в 1930-х годах, а затем начало быстро снижаться. В «классической» органической химии максимум был пройден около 1900 года, в биохимии — в 1950-е годы, в химии полимеров — в 1960-е. Другими словами, ситуация близка к той, что была в географии. Новый континент два раза не откроешь.

Среди работ, посвященных пределам науки, весьма глубокая, на мой взгляд, принадлежит одному из создателей квантовой механики Евгению Вигнеру³. В ней автор называет несколько причин, которые могут в перспективе остановить развитие науки. Это:

-разрыв между естественными и гуманитарными науками, в результате которого естественные науки знают «как делать», но не знают «что» (поскольку смыслы и ценности оказались вне их поля зрения), а гуманитарные дисциплины в большинстве своем остаются науками о мнениях;
-дифференциация понятий, в результате которой ученые, даже работающие в смежных областях, утрачивают общий язык;
-удлиняющийся путь к переднему краю науки, который может занять бо,льшую часть активной жизни исследователя;
-снижающаяся экономическая отдача от фундаментальной науки. При этом наибольший эффект зачастую дают не новые технологии, а новые типы социальной организации, которые ищутся наугад.

Итак, мы действительно столкнулись с необходимостью заглянуть в будущее науки.

1 Хорган Дж. Конец науки. Взгляд на ограниченность знания на закате Века Науки. — СПб.: Амфора/Эврика, 2001.
2/a> Крылов О. В. Будет ли конец науки // Российский химический журнал, 1999, т.43, №6, с.96-106. Крылов О. В. Динамика развития и спада химической науки // Российский химический журнал, 2002.
3 Вигнер Е. Этюды о симметрии. — М.: Мир, 1971.